ЛЮБИМАЯ ТЕТУШКА

До 18 лет я жил в небольшом крымском городке. У нас был домик в Коктебеле. А моя семья состояла из 53 летней мамы и кота Арбуза. Мама отвечала об этом имени, что он толстый и полосатый. Моя девушка Алиса из моего же города уехала покорять Москву годом ранее. Она поступила на филологический в МГУ, мы держали связь и строили платы на будущее.

Потом стало понятно, что и мне надо учиться где-то в Москве, и мама Анна Михайловна вспомнила, что у нее есть сестра Сара, и вообщем-то, потому я у тети Сары и оказался. У нее была роскошная квартира Фестивальной, и даже горничная — метиска Креола лет сорока с небольшим, которая, правда работала лишь два дня в неделю, ну еще приглашалась внеурочно, если возникала надобность.

Говоря честно, тетя была женщиной себе на уме, к тому же еще в молодости они не поделили парня с моей мамой, и, с тех пор, отношения между ними не заладились.

Тот парень не достался никому из них. Тем не менее, тетя затаила обиду и никак не могла простить свою сестру, считая, что она виновата в том, что у нее обломилось с тем возлюбленным.

Отсюда понятно, что она не очень обрадовалась моему прибытию. Ну родственные связи никто не отменял, поэтому она приняла меня, хотя сразу дала понять, что это убежище временно, и она будет рада если я как можно быстрее съеду.
Тетя Сара была 50 летняя дама хорошо сохранившаяся, такая бедрастая, гренадерского вида особа. Она была африканистом по профессии и долгое время проработала в Африке. Была замужем за выходцем из Зимбабве с забавным именем Тинотенда. И этот мезальняс ставил близких ей людей в тупик.

Тинотенда, кажется, медик по профессии, представлял из себя 60 летнего, похожего на жабу, чернокожего и жил на полном ее содержании. Скажу больше, он почти вообще не выходил из квартиры, и эта квартира почему-то имела в округе славу нехорошей.

Тетя не отличалась строгостью нравов. В свои 50 безбожно молодилась, носила короткие юбки и вызывающий макияж. Ходила в спортзал, в общем, с удовольствием занималась собой.

У нее была дочь Лиза от первого брака. Она недавно вышла замуж, была ангельски красивой и жила у мужа в Подмосковье. Так вот я слышал, как она укоряла мать за слишком вызывающий вид.

Тем не менее, к своим годам, тетя сделала неплохую карьеру. Она зналась с сильными мира сего и возглавляла институт востоковедения, который хорошо финансировался правительством.

У Сары был «Ламборджини» и целая гора драгоценностей, которые небрежно хранились в нескольких объемистых шкатулках или, скорее ларцах, в обычном платяном шкафу.

Если говорить о себе, то я паренек с характером. И первый же мой контакт с тетей закончился конфликтом. Я сказал, что у меня есть девушка, и спросил, может ли она бывать в гостях у нас, на что эта фурия заявила, что беспородных, «драных кошек» у нее в доме никогда не будет.

Она выделила мне комнату, снова намекнула, что это временно, месяц-два не больше, и моя судьба, как кажется, совсем перестала ее интересовать.

Было понятно, что если появится предлог, она без раздумий сбагрит меня.

С ее мужем у нас установились странные отношения. Этот пожилой негр, с отливающей фиолетовым лысиной, по отношению ко мне держал какую-то иронию, и при всяком двусмыленном случае дурашливо распяливал губы и похабно ухмылялся своими ужасными слюнявыми губищами. Ну у него были невероятно пронзительные глубоко посаженные в череп глаза, что говорило о какой-то работе его ума, и длинные, сильные, большие руки.

Мама моя была бедна, деваться мне было в общем-то некуда, хотя я удачно поступил. Ну мне приходилось терпеть общество тети и ее странного муженька.

Так мы и жили. Я встречался с Алисой. Тетя искала повод, как меня выселить. Тинотенда или Тина, как называла его тетя, навязчиво преследовал меня взглядом своих свинцовых глаз.

Что еще было непонятно для меня, Сара совсем не старалась скрыть от меня свою половую жизнь. И по ночам я слышал, как они ебутся- кровать колотила в стену, но тетя никогда не кричала, меня этот феномен поражал. Ну когда я однажды насмелился заглянуть в их спальню, которая была скупо освещена ночником, то был поражен глазами Сары.

Тина раком спаривал ее, при этом ее глаза были лучезарно белы. Ее зрачки закатились под лоб. А когда ебарь доставал из нее свой член, длинный и видимо невыразимо трудный для женщины, она успела еще кончить минимум разов пять.

Меня самого просто перекрутило от возбуждения. И это мое невольное танцевальное движение в узком проеме двери, кажется, заметил Тинотенда, хотя упорхнул я быстро.

Как-то с утра, когда тетя уехала на работу, я в прихожей, перед поездкой в универ, сортировал и чистил обувь — разделял мою и Тины. Скажу честно, он то ли случайно, то ли умышленно смешивал наши туфли в прихожей. Хорошо, что у меня 39 размер, а у него по моему 46, сразу видно, где чьи. Хотя все это меня страшно раздражало.

И вот в тот момент, когда я натирал свою летнюю пару кремом, это животное выкатилось из кухни, откуда несся прекрасный аромат крепкого кофе и дурашливо улыбаясь, ухватил меня за ягодицу, стянутую джинсами. Это было столь неожиданно, что я сначала растерялся, а потом влепил ему душевную пощечину. Такую, что этот мерзавец вскинул голову назад.

Весь день я был сам не свой. Рассеянно слушал преподавателей, даже забыл в аудитории мобильный и мне пришлось возвращаться.

Домой идти совершенно не хотелось, я бесцельно бродил по паркам Москвы. Лишь к вечеру кое -как пришел в себя. Помогла Алиса, она позвонила и развеселила меня рассказом о том, что видела, как у уличного скрипача ветер раздул из футляра бумажные деньги и понес, и как этот скрипач забавно их ловил, пытаясь наступать на купюры своими длинными ногами.
И вроде как-то все забылось, ну, я тогда еще не знал коварства этой твари — тетиного мужа. Он нажаловался жене, и она, надув свои силиконовые губы, имела со мной вечером беседу на предмет, что я оказывается, «соблазняю Тину», и она донесет на меня моей маме.

Это было столь чудовищно, что я не спал всю ночь.

Утром Сара вновь напомнила мне, чтобы я вел себя скромнее. Я промолчал, а потом вспылил:

— И как вы терпите этого своего мужа. Покупаете ему дорогие вещи, а он на шее у вас сидит.

— За то, как ебет! — Лукаво подмигнула мне тетя. Да, меня она считала полным ничтожеством.

Время шло. Тинотенда потихоньку лапал меня, и мне приходилось терпеть из-за боязни, что он будет настраивать тетю против меня.

Я много странного видел у нас дома. К примеру то, что Тина и горничная Креола спелись и на пару, просто обжирают тетю, а Креола примеряла ее наряды. Ну Сара не замечала этого или не хотела замечать.

Мы встречались с Алисой и подолгу гуляли. Мечтали, как по окончанию ВУЗов вернемся в родной Крым и поженимся. Нам было где строить семью, а профессии, которые мы получали, обещали материальный достаток.

Я любовался Алисой и лелеял мечты о сексе. Ну уединиться нам было совершенно негде. Она жила в общежитии. Я — у злой тетки. На съем квартиры или комнаты хотя бы на сутки денег не было. Я пытался бывать дома все реже. Приходил с вечерними сумерками и по ночам страстно дрочил под теткин секс.

Как-то, помню, пришел поздно. И уже в коридоре уловил терпкий запах вина. Оказалось Сара с мужем что-то отмечают. Пил он крайне редко, если только повод был весомым. На этот раз он имелся — у Сары был День рождения, о котором я даже и не знал. Блин, а мне и подарить-то было нечего.

Кутили они в гостиной, была Креола. Я проскользнул в ванную, тихонько принял душ. Благо у них звучала музыка, и мой шорох они не слышали.

Было невероятно стыдно из-за подарка. В тот вечер я даже решил не ужинать, чтобы лишний раз не светиться.

Укрылся в своей комнате, разделся, укрылся одеялом и собрался спать.

Однако мне почему-то не спалось. Если спать не хочешь, а надо, сон обычно не приходит.

Часов в 11 ко мне зашла Сара.

— Не спишь?- Тихо спросила она.

— Не сплю, — удивленно ответил я.

Она включила торшер. Я поразился. Она была в сетчатом боди на голое тело. Пришлось отметить, что у нее изумительное тело. Ее вагина была открыта полностью, клетки боди словно расплавились на ней. Сара села ко мне на постель:

— Не любишь меня совсем. Плохая тетка, да? — От нее густо пахло вином.

— Почему? Хорошая, — как мог оправдывался я.

— Плохая, плохая, — подсаживалась она ближе. С девочкой не даю дома встречаться. А тебе так хочется любви.

В ее голосе прозвучали какие-то очень искренние нотки сочувствия. И меня охватило невероятное чувство благодарности, за это ее понимание, которое я воспринимал почти, как ласку.

— Сейчас я тебе помогу.

Она решительно смахнула с меня одеяло. Так неожиданно, что я невольно прикрылся руками. Спал я голым, готовясь дрочить.

— Не бойся меня, — мурлыкала Сара и гладила, словно массировала мои руки.- Покажи мне себя. Я хочу видеть.

Не в силах сопротивляться ей, я открылся, как раковина.

Она взяла меня за корень:

— Какой же он у тебя маленький, но как хорошо стоит!

Двумя пальчиками она стала подрачивать меня:

— Приятно?!

— Да, — я подавался за ее рукой.

— А хочешь, будет еще слаще?!

— Да.

Она встала, зачем-то включила верхний свет, выдвинула какой-то ящик, достала что-то, расправила на своих руках. То были кружевные, женские трусики. Жил я в комнате ее дочки Лизы, видимо — ее.

— Примерь.

Я был в какой-то сладкой истоме, к тому же мне совсем не хотелось огорчать подобревшую тетю, я неловко надел тонкие трусики — по сути оборки с кружевами.

Теперь я стоял на коленях на простыне.

— Тебе идет, — оценивающе улыбнулась Сара. Встала на колени рядом, и дрочила меня то голыми, шаловливыми пальчиками, то этими кружевами, забирая в них пенис:

— Какой же он у тебя маленький, а как хорошо стоит! — Повторила она, заглядывая мне в глаза до самого дна своими желтыми глазами.

Я пошло играл тазом и крепился, стараясь не кончить, чтобы продлить эту сладкую муку. Но она стала дрочить сильнее и впилась мне в губы своим похабным поцелуем. И тут я не выдержал и выстрелил горячей спермой прямо в кружева…

Весь следующий день я никак не мог разобраться в своих чувствах. В душе бушевал какой-то ураган, но разделить его на потоки я не мог. На лекциях я, то бледнел, то заливался румянцем до ушей.

Сокурсники понимали, что со мной твориться что-то не то. И не трогали меня. Помню лишь одно внятное желание — побыстрее съехать от тети.

Я позвонил маме, сказал, что съеду. Она сначала закатила истерику, потом расплакалась:

— Если ты не уживешься с тетей, тебе придется бросить университет. Без ее помощи твою учебу мы не вытянем… Ты совсем не жалеешь меня, у меня сердце больное, я умру.

Вечером на кухне я встретился с тетей, и неожиданно для себя распсиховался. Мой характер дал себя знать, я обозвал ее блядью и обсыпал солью. Меня колотила истерика, я убежал в свою комнату и затаился под одеялом.

Я был уверен, что теперь-то уж она точно выкинет меня на улицу. И что тогда делать.

Ближе к ночи ко мне снова заглянула Сара.

Окинула взлядом комнату. Потом вошла. Теперь она была в халате:

— Ну что, успокоился, дебошир? — Рукой она взлохматила мою прическу.

— Ругаешься на тетку. А тетка тебя любит, жизни для тебя не жалеет. В воскресенье поедем по магазинам. Вещи тебе купим. Куртка у тебя старенькая и обувь никуда не годится, а заходит зима.

Я не верил своим ушам. Мне даже невольно захотелось поцеловать ей руку.

— Ну, мир? — Со светлой улыбкой спросила она. От нее снова пахло вином. Она если запивала, то надолго. Ну в этом ли дело.

Я благодарно кивнул.

— Тогда давай поиграем, как вчера.

Она смахнула халат. На ее голом статном теле снова было клетчатое боди, только узор был другой, нежели вчера. Вагина по прежнему была открыта.

Мой пеннис тут же вскочил под одеялом.

— Тетя Сара, только мне нравятся девочки и женское белье мне ни к чему.

— Дурашка, — потрепала она мою щеку, — ну нравятся тебе девушки, и прекрасно. А мы просто поиграем. Это игра и ничего больше. Тебе ведь вчера приятно было?

Она снова резко сдернула с меня одеяло и понимающе осклабилась:

— Вон, как у тебя вспрыгнул! Вспомнил наши игры.

Она порылась в ящике достала другие трусики и какие-то недлинные веревочки, помотыляла перед моим носом:

— Чулочки!

Я взмолился:

— Ну порадуй тетю, — шутливо нахмурила она тонкие брови.

В этот раз Сара сама надела на меня кружевные трусики. Раскатала на моих ногах белые чулки. Их широкие, липкие резинки опоясали мои бедра.

— Какие у тебя стройные ножки. Девушки позавидуют, — восхищалась искусительница.

Теперь она задействовала обе своих руки. Одной дрочила меня, второй игралась с ягодицами. Сжимала их, массировала, легонько шлепала.

Я благодарно играл с ней, хотя мне хотелось избавиться от ее рук на попе. Но я боялся огорчить тетю и терпел. Она дрочила мучительно медленно, не позволяя мне подрочить самому. А если я слишком интенсивно двигал тазом, замедляла движения своих пальцев.

Я смотрел вниз на ее пальчики, на свой пенис, на резинки чулок, и единственное что мне хотелось, быстрее разрядиться. Теперь она гуляла своим шаловливым язычком по моим соскам. Дышала и целовала шею. О, как же это было приятно!

Я чувствовал, что и она жутко возбуждена. Ее тело буквально пылало жаром, вагина налилась кровью, каменные соски торчали из клеток боди:

— Мы завтра продолжим?- Снова заглядывала она в меня своими желтыми глазами.

— Не знаю, — стонал я, ловя окаменевшим отростком ее изысканные пальцы.

— Обещай, и получишь приз, — мяукала она. Боже, я и не думал, что она может быть такой ласковой.

— Обещаю!

Она резко убыстрила темп дрочки, и сгустки спермы полетели на постель…

На следующий день в универе у меня был зачет с двух часов дня. Поэтому мне наконец удалось выспаться.

Тина подкараулил меня у двери ванной, и когда я выходил он попытался меня облапить и поцеловать. Я увернулся и вновь влепил ему пощечину. Он как-то очень задумчиво потер щеку и удалился к себе.

Когда я, одевшись, уже собирался покинуть квартиру, обнаружил, что моей связки ключей на полочке нет. Во входной двери было много замков, один из них открыть изнутри можно было только ключом. Обычно на этот замок не закрывали, ну подвигав задвижки, я понял, что, по закону подлости, дверь была заперта именно на этот замок.

Нервничая, я стал ощупывать карманы всех одежд, висящих в коридоре. Положение было скверным, препод на зачете славился своим самодурством, не придти значило ввязаться с ним в дополнительные отношения — договариваться о пересдаче и все такое. Тут, как говорится, лучше повеситься.

— Эй! — Окликнул кто-то меня. Так тихо, что я вздрогнул и обернулся.

В дверном проеме маячил Тинатенда. Он протягивал мне ключи, лежащие у него на ладони.

Я невольно потянулся, ну он спрятал руку за спину и хищно оскалился.

Биться с ним не было никакого смысла. Весь он был, как дикий кабан: матерый и тяжелый.

— Что ты хочешь?! — Взмолился я.

— Ты поцелуешь меня. Я отдам тебе ключ.

По русски он говорил хорошо, правда языком шевелил как-то очень вязко.

Я растерялся. Что делать? Потом решил, черт с ним, поцелую один раз это животное и побегу. Опаздываю ведь.

Я скользнул к нему, коснулся губами его мясистых губ. Я даже не понял как он пропустил свои длинные руки у меня сзади под курткой, прижал меня за талию к себе, и стал целовать жадно, взасос. Глубоко запуская в меня свой горячий, скользкий язык.

На пол полетела куртка, разорванная рубашка. Я оказался голым по пояс, извивался в его руках, а он целовал мои соски, щекоча грудь своей щетиной, шарил своими проворными руками у меня в трусах, лапая ягодицы и пенис.

Я отбивался, как мог, вырвался, упал на четвереньки. А он уже сзади сдирал с меня джинсы. Не известно, чем бы все это закончилось. Ну тут в двери — один за другим — стали щелкать замки. Насильник кинулся в свою комнату, я — кое как похватав вещи — в свою. Упал посреди нее, стреноженный своими полуспущенными штанами.

— Боже, у нас по коридору цыгане что ли проехали? — Иронизировала за дверью тетка. Обувь раскидана, зонты на полу. Женя( это она мне) ты чего свои рубашки где попало разбрасываешь? Она открыла дверь и кинула на постель мою рубашку, которую я не успел подобрать.

Она глянула на меня взъерошенного, пытающегося привести себя в порядок. Шутливо погрозила пальчиком:

— Ай — яй- яй!

На улице я вдруг ощутил, что что-то со мной не так. Потом понял: у меня был каменный стояк! Залупившаяся головка терлась о шов джинсов, было больно идти. Страшно хотелось сдрочить и облегчиться, да было негде. Был бы туалет. Да его попробуй еще найди.

Вспомнил о длинном языке Тинотенда, шевелящимся во мне и меня буквально передернуло. Мне казалось, что он заразный, и я подхватил какой-то вирус.

Купил маленькую водки и пластиковый стаканчик. Выпил граммов 50, чтобы «продизинфицироваться».

Так, в «приподнятом» состоянии и сдал свой зачет. До сих пор удивляюсь, как у меня это получилось.

После зачета у меня было намечено свидание с Алисой на площади Европы, ну я был настолько растрепан, что мне просто необходимо было разобраться в себе. Я сказал своей девушке, что у меня дополнительные занятия и уклонился от встречи.

Когда мое легкое опьянение ушло, меня просто стало раздирать от ярости. Мне хотелось убить этого противного Тинотенда, растерзать, оторвать ему голову. У него была аллергия на перец. Эта специя у Сары хранилась в трех целлофановых пакетах — один на дном.

И я решил отомстить. Вечером, когда они укрылись в спальне, на кухне, скрипя зубками, я стал швырять молотый перец чуть ли не горстями под стол.

— Чтоб ты сдох, тварь противная. Так тебе, так тебе, так тебе!

Просыпал дорожку и по плинтусу в коридоре. Тина тут же почувствовал перец, он выскочил из комнаты, метнулся в ванную, но я успел заметить, что его лицо опухло, глаза слезились. Он тяжело дышал.

Заходясь от радости, из своей комнаты я показал ему большой палец. А потом, пересекшись с ним в коридоре, где он отчаянно метался, зажав свой нос, я надменно посмотрел на него. Мне захотелось его пнуть. Жаль я достаточно миниатюрный: худенький, 1 метр 58 сантиметров. А то пнул бы этого вепря.

«Буду дружить с теткой, загоню тебя в твою нору, носа не высунешь», ликовал я.

Стервозностью я отличался еще со школы. Там ни один учитель, поставивший мне двойку, не ушел от моего наказания. И всем я придумывал что-то особое и небывалое по подлости.

Математичке налил на стул клея, а физруку заложил в его сменные кроссовки кошачьего кала.

Чуть позднее в квартиру тети к моему удивлению приехал полицейский в сопровождении четверых гражданских, как я потом понял — эксперты и понятые. Эксперты начали брать какие-то пробы и мазки, протоколировали и документировали, а следователь составлял акт о рассыпании кем-то перца, не понятно, то ли случайно, то ли нарочно. Из разговора на кухне я понял, что будут заводить уголовное дело о покушении на убийство, поскольку аллергия Тины столь серьезна, что от острой специи он может умереть, если под руками не окажется необходимых таблеток.

Я понял, какую кашу заварил и затаился. После ухода следователя и компании в квартире нарисовалась Креола, ее вызвала хозяйка. И занялась кухней: драила полы, перемывала посуду.

Аромат моющего средства распространился по всей квартире.

Уже давно был вечер, а Сара все не приходила. Она ухаживала за пострадавшим мужем, ей было не до меня.

Я уж совсем отчаялся ее дождаться, нервничал и ждал. Время тянулось нестерпимо медленно. И хотя еще не было 11, а она обычно приходила не раньше, мне казалось, что она страшно задерживается.

Наконец она появилась в своем коротком халатике. Подошла к постели, вперила в меня, лежащего свой взор:

— Перец — твоя работа?

Я отрицательно покачал головой.

— Что ж ты, сначала жопой перед Тиной вертишь, потом мстишь?

— Это не я! — В страхе округлил я глаза.

— Ты зря радуешься. Положение серьезно. Если дать делу ход- это долгие годы тюрьмы. Понимаешь?

Я с готовностью кивнул.

— Ладно, — смягчилась Сара. — Дело пусть пока полежит под рукой на всякий случай. Как знать, если ты будешь послушен, может мы со временем и забудем о нем. Будешь?!

— Буду, да.

— Вот и умничка. Будешь с тетей ласков, тетя и подарочком одарит и про обиды забудет. Вставай! Раздевайся до гола.

Я выскочил из белья. Сара распахнула халат. Она снова была в боди, опять в новом, ее срамные места были открыты:

— Давай, лижи меня. Ты меня лишил сегодня качественного секса. Восполняй, восполняй.

Я встал на четвереньки поперек постели и стал ее лизать.

— Больше страсти! Вот так, вот так. Да ты неплохо лижешь. Учись, тебе теперь это часто придется делать. Она смахнула халат, бросила его на постель, взяв себя руками за ягодицы, плавно подмахивала мне:

— Вот так, вот так! А ты, оказывается, сучка, мелкая, подлая и коварная, — говорила она мне. — За это тебя надо хорошенько выпороть.

В комнату заглянула Креола, окинула взглядом пейзаж, и спросила, как ни в чем не бывало:

— Сара Михайловна, у нас новые бумажные салфетки есть? Старые кончились.

— Возьми в кладовке, за кухонными полотенцами. Там их целая упаковка. И не уходи пока, ты нам сегодня еще понадобишься. — Тоже, как ни в чем не бывало, ответила тетя. Ее большие губы были шершавыми, а малые нежными и чувствительными и обильно выделяли смазку. Я то и дело сглатывал свою слюну вперемежку с ее выделениями. Она часто вздрагивала, и мелкие судороги бегали по ее широким бедрам, что я воспринимал, как одобрение.

Наконец она оттолкнула меня. Полезла в свой заветный ящик.

— Тетя Сара, не надо, — вновь взмолился я. — Мне это не нравиться, это не мое. Мне женится надо. Я хочу девушек трахать. Хочу и буду!

— Будешь, будешь! — Ухмылялась тетя.

— Слышите вы? — ударил я кулачком по подушке, — если будете меня мучать, я сбегу от вас!

Сара кинула взгляд через плечо, на этот раз мне показалось, что он полыхнул огнем:

— Чтобы больше я твоих возражений не слышала. Об уголовном деле помнишь? Вот и изволь подчиняться. Иначе я рассержусь!

Но тут же смягчилась, вернулась ко мне, шаловливо взлохматила прическу:

— Смешной какой. Поиграем, как вчера, и все. К тому же у меня для тебя припасен подарочек!

— Какой?!

— Узнаешь. Но сначала — трусики и чулочки.

Она достала эти детали женского белья. Одела меня. Полюбовалась, слегка вздрочнула вскочивший пенис. Легонько укусила за мочку уха.

— Вставай раком, — в самое ушко дунула мне она.

Я встал.

— Ноги шире, талию прогни.

Прогнул, как мог.

Трусики по прежнему были похожи на три веревочки, она стала мять и шлепать мои ягодицы, все яростнее. Наконец, это стало больно, и я завертел попой, стараясь увернуться. А тетя жарила все сильнее, хлесткие, громкие хлопки наполнили комнату. Когда мои ягодицы от боли потеряли чувствительность, Сара достала из кармашка своего халатика какой-то маленький тюбик, выдавила прозрачное желе себе на пальцы и стала втирать мне его в анус.

Запахло мятой и ментоловый холодок обжег мой сфинкер. Тетя разминала его, втирая мазь. Мои ягодицы горели от порки, а анус блаженствовал от чудной, прохладной мази.

— А сейчас будет обещанный подарочек, — мурлыкнула женщина. И, оставаясь по сути голой, вышла. Я оставался в той же позе, пытаясь понять свои странные ощущения. Я понюхал халат тети, он чудно пах чистым женским телом.

Я слышал, что они шепчутся о чем-то с Креолой в коридоре, но слов не разобрал.

Членик мой начал потихоньку опадать и вскоре опал совсем. Наконец тетя вернулась.

— Молодец, что стоишь в позе! — Похвалила она, — привыкай к ней. Давай, колени шире, талию прогни. Учись раскрываться максимально. А это для тебя.

Она показала мне какой-то, похожий на резиновый, снарядик размером не больше пальчиковой батарейки. Он был словно нанизан на длинный, нетолстый шланг с резиновой грушей на конце.

Тетя снова выдавила ментоловое масло на пальцы:

— Руками раздвинь ягодицы, — велела она.

Я раздвинул:

— Шире! Еще шире!

Она густо смазала маслом промежность между ягодиц, слегка ввела средний палец в анус. Самую малость. Холодок затеплился где-то у меня внутри.

Сара нанесла смазку на снарядик. Приставила его к сфинкеру:

— Давай, прими его.

— Ну, тетя Сара,. .- захныкал я. Закусив губу, она зло хлыстнула меня по попе, моргнув при этом:

— Предупреждаю в последний раз! Не драконь меня. Раздвинь ягодицы и расслабься. Будет немного больно лишь в начале, а потом все пойдет как по маслу.

Она осторожно, но настойчиво топила во мне снарядик, он никак не шел. Тогда она поднесла свои губы к моему уху, что-то прошептала, неожиданно укусила меня за мочку и одновременно решительно надавила на снарядик, он вскользнул в меня целиком, и сфинкер сомкнулся вокруг шланга.

— Ай, умничка! — Похвалила тетя.

Она встала подальше, напротив постели, чтобы хорошо видеть меня, длина шланга ей позволяла. Качнула раза три грушу в кулаке. Я почувствовал, что внутри меня, что-то раздулось. Тот снарядик мог надуваться. Качнула еще, стала туговато, я раздвинул колени шире.

И тут она запустила вибрацию!

Эта штука нежно вибрировала во мне. Мои ощущения вначале были смутны и непонятны, ну потом волны наслаждения пошли по животу куда-то под пупок. И мой членик тут же встал и окаменел, растянув тесные трусики.

Сара чуть добавила мощности. Я уронил голову на руки, вильнул попой вправо и влево. Мне было и сладко и в то же время невыносимо хотелось избавиться от этой штуки:

— Я хочу снять трусики! — Выдохнул я.

— Зачем? — В удивлении подняла брови тетя.

— Они мне мешают.

Сара выключила вибратор, подошла ко мне. Я сначала не понял зачем. Оказалось, нужно пропустить грушу со шлангом под веревочку трусиков, иначе они останутся болтаться на шланге.

И вот я голый стою, а тетя все не «вибрирует». Я с мольбой посмотрел на нее. Она понимающе ухмыльнулась, показала мне грушу, качнула сильнее и пустила приборчик.

Он захватил меня всего и я целиком сосредоточился на ощущениях в своей попе.

Я раздвигал как можно шире ягодицы руками, трогал гулял пальчиками по заветному шлангу, моя рука потянулась к пенису, хотелось дрочить:

— Не сметь! — Топнула тетя и еще прибавила. Я раскрылся максимально. То ронял голову на руки, то поднимался на поставленных руках. Я то и дело оборачивался на свой круто задранный зад. Удовольствие нарастало, я крутнул им, подмахнул и, наконец, не помня себя, стал подмахивать, словно подлавливая сфинкером тот желанный приборчик.

Пропуская взгляд под животом, я видел свои бедра. И чулки теперь страшно нравились мне. И жар непонятного доселе соблазна обдавал меня.

Я вновь поднимался на руках, и поглядывая назад играл попой вбок и вбок.

Наконец Сара скользнула ко мне, выпрямила меня так, что я остался стоять на коленях. Жадно засосала маня своим горячим поцелуем, нащупала мой пенис, быстро- быстро сдрочила мне, поймала в кулак мою сперму и растерла по моей груди.

В изнеможении я рухнул на простыню- одеяло уже давно валялось на полу.

Тетя стравила воздух, осторожно вынула из меня вибратор. Я почувствовал опустошение.

Сара шутливо потянула меня за укушенное ухо:

— А вот отдыхать еще рано.

Оказалось, она решила удалить с моего тела все волоски. Для этих целей дома была оставлена Креола — она была специалистом и в этом деле. Тогда мне было все равно, я даже не сопротивлялся. Тем более, что волос на моем теле и так было немного.

В коридоре я уловил сладкий запах карамели, то горничная готовила сахарную пасту для шугаринга. Тогда я не знал, что процесс займет столько много времени. Часа четыре женщина трудилась надо мной, буквально по сантиметру освобождая меня даже от самых мелких, невидимых волосков. После специальной ванны, расслабляющей кожу, шкрабов и лосьонов, она наносила пасту на ноги, в подмышки, на интимные зоны, дожидалась пока засохнет и срывала налипшие хлопчатобумажные полоски, чем доставляла мне боль и щекотку.

Тело горело ну теперь было гладким, как у девочки. Наконец Креола нанесла на меня всего какой-то крем. Сказала: дай впитаться. И вызвала такси. В коридор вышла Сара, которая не спала из-за того, что не спал ее муж — он мелькнул за дверным проемом в широких длинных трусах с клочками ваты, торчащими из носа.

Тетя велела мне идти к себе, а Креоле сказала, что в ее обязанность теперь входит уход за моим телом.

Видимо подразумевалась регулярная депиляция и какие-то иные процедуры.

Горничная за что-то очень искренне поблагодарила хозяйку и уехала. Тетя со своим муженьком тоже наконец угомонились.

Утром я удивился, как странно реагируют гладкие ноги на джинсы. Ощущение было такое, что в штанинах стало значительно просторнее. И прикосновение материала к коже было чувствительнее и приятнее.

В тот день я встретился с Алисой, мы целовались прямо у ее общежития, не обращая внимания на прохожих. Благо, в основном шла молодежь. Поцелуи были невероятно сладки.

— Какой ты нежный сегодня! — Держала любимая меня за грудки с восхищением глядя мне в глаза своими карими глазами. А я и сам не знаю, откуда во мне было столько нежности.

Я надеялся, что Сара теперь отвяжется от меня со своими играми. Ну не тут то- было. Мы продолжали снова и снова. Она восхищалась моими ногами в чулках с гранеными, как она говорила, бедрами.

Не знаю сколько это все продолжалось. Наверное недели две, может, больше. Дрочил я теперь только с вибратором в попе. Каждый раз мне казалось, что вот- вот придет анальный оргазм «без рук», но он все не приходил, хотя забирало сильно, и я чувствовал, что он ходит где-то рядом.

Мой членик все медленнее теперь поднимал головку, однако мое желание сохранялось, и все чаще я дрочил вялый.

И все это время Тинотенда лечился, так сильно я «отравил» его.

Я ходил по квартире королем. Как мог унижал его и потихоньку строил ему подлости: прятал его вещи и ставил клей, вместо крема для бритья. Он свирипел. Ну вида не подавал- понимал, что тетя на моей стороне, и сейчас не время для реванша.

Как-то вот так вернувшись домой, я обнаружил у себя в комнате новенькую плазму и какое-то странное кресло, похожее на гинекологическое( хотя я его ни разу и не видел). Подумал, что тетя выставила ко мне ненужную вещь, у них в комнате было множество хитрых, приспособлений для секса.

Решив, что Сара поощрила меня за послушание плазмой, я взял пульт и включил ее. Ну она была «пуста».

Креола оставалась у нас. Когда я разобрался с вещами, она поманила меня в ванную, где сделала тройную клизму:

— Тетя велела тебе сегодня побыть голодненьким, и из дома не уходить, — многозначительно улыбнулась она. Потом вставила мне в анус расширительную пробку:

— Чур, не вынимать!

Когда я пришел в себя, усадила меня в то самое кресло и накрасила мне красным лаком ноготки на ногах. Я прятал ноги, а она смеялась:

— Все равно в обуви никто не увидит.

Она возилась со мной с удовольствием, даже с каким-то азартом.

Потом пришла тетя. Они ужинали и что-то живо обсуждали. Лак высыхал на моих ногтях, я сделал кое — что из уроков. Тихонько позвонил Алисе. Она простыла, и я немного волновался за нее.

Часов после 10 ко мне снова пришла Креола. Похоже, она собиралась у нас ночевать.

Она принесла с собой новые белые чулки с подвязками и широкий красный скотч. Она наклеила мне его на груди короткими крестами, в самом перекрестье которых были соски, надела чулки с подвязками без трусиков. Зафиксировала меня в кресле в положении полулежа, расположив согнутые в коленях, раздвинутые в стороны ноги на специальных подлокотниках, опоясав их ремнями по лодыжкам, руки зафиксировала вниз по бокам кресла в положении «по швам» ремнями через запястья.

На голову мне надела колпачок медсестры тоже с красным крестиком. Оглядела меня, умилилась и, воровато оглянувшись, жадно засосала в губы. За тем вывезла меня на средину комнаты, лицом к плазме, таким образом, чтобы та была близко и хорошо видна. И, шаловливо погрозив пальчиком, исчезла. Тут же явилась тетка в своей привычной униформе. По нижней ложбинке малых губ вагины из нее свисал белый шнурочек от тампона. Это значило, что у нее месячные. А в такие дни она была раздражена и агрессивна. Мне надо было соблюдать особую осторожность и послушание.

— Какая у нас симпатичная медсестричка сегодня! Тебе удобно?

— Да.

— Смотри, что у меня для тебя есть! — Она показала резиновую штуку размером с большой банан, все с таким же шлангом, как раньше.

Деловито нанесла на него смазку. Нависла надо мной. Мой анус в моем почти лежачем положении был доступен, как норка суслика. Она вынула пробку и плавно, но напористо ввела всю эту штуку в меня. Я принял его без усилий, и мой сфинкер вновь сомкнулся вокруг шланга.

Правда теперь я чувствовал тяжесть в себе. «Банан» был тяжелым. Я двинул попой, привыкая к нему.

— Ты не разочаровал свою тетю, — похвалила меня Сара.- Вижу наши упражнения не прошли даром.

А сейчас мы с тобой будем танцевать джаз!

Она пустила вибрацию, очень тихую. Но штука во мне была большая, и эта вибрация зудела во всех уголках тела.

Сара не спеша прохаживалась по комнате, а я скреб пальцами по кожаным бокам кресла.

Нестерпимо хотелось освободить руку и облегчить себя страстной дрочкой. Тетя все понимала и не спешила. Она поднесла стул, села рядом с моим креслом. Потянулась за пультом:

— Мы с тобой посмотрим интересное кино. — Она включила широченную плазму. Невероятной четкости картинка явилась нам. Тучный негр спаривал белого мальчика лет 18 в белых чулках, снизу. Тот сидел сверху на чернокожем любовнике, опершись руками о его колени и очень медленно вертел задом, дроча своим анусом могучий член партнера, который сидел в нем по корень.

Гримаса блаженства искажала лицо молодого любовника, он мял свои груди, изредка прикасался пальцами к своему маленькому пенису.

Меня словно варом окатило. Тогда я еще был диким, приехавшим из провинции и не знал всех вариантов интимных отношений в столице:

— Что это?! — Почти крикнул я.

— Это кроссдрессеры. Это особая субкультура, в ней мальчики переодеваются в девочек, — шептала мне в ушко Сара и едва заметно прибавляла вибрацию. Ну это еще не все…

— А что, что еще?!

— Самое главное, половой жизнью они живут, как девочки. То есть, дают мужчинам.

В проеме двери что-то качнулось. Я оторвал взгляд от экрана. Там стоял на полусогнутых голый африканец, он буквально пожирал меня взглядом своих безумно белых глаз. Его член стоял как-то почти вертикально вверх, высоко и мощно. Он блестел от смазки, Тина дрочил его, откинув голову назад. Его челюсть отваливалась чуть ли не до затылка, как у динозавра — была видна белая подкова зубов. Он сгорал от страсти. И странно, если раньше тетин сожитель был мне противен, то теперь я глазел на него с любопытством, особенно на его член, даже приоткрыв рот. Но вспомнив, что Сара рядом, я устыдился и вернул взгляд на экран.

А она зло топнула ногой на мужа:

— Ну ко ступай отсюда. Иди спи! Нам не до тебя.

Закрыла дверь на защелку. Сказала, что надо смазать шпингалет и вновь вернулась на компьютерный стульчак.

Партнеры на экране все так же еблись, медленно и страстно.

Чернокожий держал наложника за ягодицы и насаживал на себя, поддавая снизу не часто, но очень резко, короткими толчками. Изредка он запускал руки ему на груди, властно наминал их, совал в рот партнеру пальцы, и тот страстно их облизывал.

— Кроссдрессеры обычно входят во вкус, обретают пристрастие. И иного сексуального удовлетворения, кроме анального уже не способны испытывать.

Смотри, как беленький наслаждается! — Щекотала мне горячим дыханием ухо Сара.- Смотри, как ему хорошо!

Тот, о ком она говорила, кажется, готовился кончать. Он отчаянно насаживался на член, все убыстряя темп. Партнер тряс его снизу. Нижняя челюсть безобразно отвисла у белого наложника. Он схватился за свои груди и затрясся в конвульсиях. Сперма обильно потекла из его пениса.

Сара резко стала качать грушу, и круто повысила вибрацию. Сильное, сладкое давление возникло у меня где-то прямо под пенисом, он вяло приподнял головку, и я понял, что кончу.

Тетя прибавила еще. Я прикрыл глаза. Вспомнил голого мальчика на хую негра, вспомнил голого Тину, его член, теперь я думал о нем с блаженством и вцепившись ногтями в кожу кресла я стал спускать, отстреливая сперму на ковер своим подрагивающим кончиком…

На следующий день в универ мне надо было к 9. Тина провожал меня тоскующим взглядом. А я ликовал. Что, не вышло у тебя ничего? Сорвалась рыбка? И не выйдет, не надейся! Я показал ему язык.

Так мы и жили, я измывался над Тиной, игры с тетей все продолжались. Она удовлетворяла меня часто, напористо и энергично. Правда теперь меня не фиксировали в кресле, за то Сара проколола мне соски и вставила гвоздики с настоящими брюлами.

А еще в тату салоне, по ее заказу, мне на гладком лобке сделали интерсное тату- черную пику с белой буквой Q внутри. Тогда значения ее я не знал. Да и некогда было вникать.

О чем она говорит, я узнал позднее. Я научился кончать без рук при совсем малой вибрации. А один раз кончил, едва тетя вставила в меня банан, даже не успев включить его.

В те дни случилось одно событие, омрачившее мое, в общем-то, интересное существование. Соседка Алисы по комнате уехала на выходные к родителям. И мы с моей подругой наконец смоли уединиться, ну как я ни пытался сосредоточиться и возбудиться, у меня так и не встал.

Он теперь вообще почти не вставал и потерял чувствительность.

Хорошо, что мое тату отвлекло внимание Алисы, и тем самым неловкость была снята. А иначе я бы сгорел от стыда.

Я возвращался домой и думал, как же так: ведь я хочу секса. И вдруг понял, я хочу секса анусом. Он сладко ныл и прикосновение к ягодицам доставляло мне небывалое удовольствие.

А потом все повторилось. Я застал Креолу дома. Загадочно улыбаясь, она показала мне клизму. Это значило, что тетя придумала что-то новенькое. Предвкушая интересный, охваченный вечер, охваченный приятным волнением, я кое как распихал по углам свои вещи, разделся и голый пошел в ванную.

Признаться я теперь часто прогуливался по квартире голым, дразня Тину.

На этот раз Креола сделала мне клизмы на молоке. Хорошенько помыла мне голову, хотя я и принял душ вместе с головой. По желанию тети я опустил длинный волос. После мытья он распушился, и Креола заплела мне его в две африканских косы, вплетя в них разноцветные, акриловые нити.

Накрасила ногти на ногах и занялась макияжем рук. Она наклеила мне ногти с зелеными дракончиками. Потом вынула из сосков гвоздики и вставила на их место женские серьги — каффы, сложные и тяжелые в виде навешья золотых цепочек на общих кольцах.

Они свисали чуть ли не до пупка.

Надела на меня чулки с повязками, на этот раз красные. На мой немой вопрос ответила, что красный- это цвет страсти. И снова поцеловала меня в губы. На ноги на этот раз мне были обуты новые туфли на высоченном каблуке с золотым оконечьем, я едва не рухнул с них. На голову — поверх кос — Креола надела мне кошачьи ушки на ободке, черные с красной окантовкой. Поверх ушек — белый колпак медсестры с красным крестиком. Завершила мое преображение белым коротеньким халатом с игривой вышивкой на нагрудном кармашке: «Медсестра Женя».

В комнате было большое зеркало. Я увидел себя, нижний краешек халата. Между ним и широкими резинками чулок были голые узкие участки моих белых бедер.

По прежней схеме Креола зафиксировала меня в кресле, с тою лишь разницей, что в анусе у меня не было пробки. Окинув взглядом комнату, собрав какие-то вещи, она вышла. Я слышал что из коридора она постучала в дверь супругов. Приоткрыла ее, негромко сказала: «Готово».

Ко мне вошла Сара с бокалом и с бутылкой вина, на этот раз она была в красном боди и черных ботфортах.

Я ожидал, что она принесет свой замечательный банан. Ну она отпила из бокала, наклонилась надо мной и стала жадно целовать меня, наполняя мой рот вином из своего.

Она отпивала, пускала струю, и я своим ртом ловил ее, и глотал, едва не захлебываясь. Сара поила меня и поила, мочила средний палец в вине и вставляла мне в анус, а потом целовала глубоко запуская в меня свой язык.

Я совсем ошалел от крепкого вина и поцелуев, а она расстегнула мой халатик, прошлась горячим мелькающим языком по животу, по пупку, по соскам. Снова смочила в вине палец и вставила в меня.

Потом она застегнула на мне халат и села в обычное кресло:

Вскинула ноги на подлокотники, стала ласкать вагину и груди:

— Тинотенда, любимый, войди, — пригласила она.

Я не поверил своим ушам, и даже испугался. Как, как она могла меня так подло предать, в угоду этому мерзавцу?! Я отчаянно задергался, пытаясь вырваться. Она глубоко отпила из бокала, снова смочила в вине палец. Жестко сжала мне рукой подбородок, пустила в рот струю, одновременно глубоко вставив в меня свой винный палец.

— Давай, любимый, эта сучка долго измывалась над тобой, накажи ее!

Это был странный конкурс. Вроде вокальный, а чего ж тогда участниц одели в купальники? Да они чуть ли не голыми должны были выступать. Вот и получалось, что они по очереди не петь выходили, а показывать свои тела — голые ноги, голые спины, и, чем бесстыднее себя вели, тем больше восторга было у жюри, а зал, так тот вообще заходился в овациях.

Катя шагала по фойе Дворца культуры, бегло отражаясь в высоких зеркалах, и ее отражение чуть не плакало.

Да, певица вроде бы и во все ноты попала, и в финал вышла, но показать себя так, как могла, как хотела, раскрыться так, чтобы все увидели ее внутренний мир, ее душу, ей не удалось.

Волнение проклятое. Ах, если бы спеть так, как она поет дома, одна, или в кругу родных, когда даже соседи в прилегающих квартирах затихают от восторга, вот это был бы класс. Тут не то что Гран — при, а счастливый билет в шоу — бизнес можно было вытащить. Не зря же в жюри конкурса были настоящие звезды.

Но все это еще пол — беды, беда в том, что участница была так затюкана этим конкурсом, что дома, перед «дефиле», перепутала купальники, надела не тот. Он то сумасшедше красивый, нежно розовый, с ошнуровкой по талии, но очень опасный, в нем ходить и то надо было осторожно, уже не говоря о том, чтобы как — то крутиться, изгибаться и вилять попой, коварный он купальник этот — от сильных движений полоска в промежности свивалась чуть ли не в ниточку, а могла и в щелку забиться, тогда вообще караул. Именно это на сцене и произошло — фривольный наряд во время выступления явил публике то, что Катин парень Олег любовно называл «пельмешком».

Лишь тут девушка улыбнулась, то есть, когда вспомнила своего возлюбленного и его поклонение ее пельмешку, уж как он его только не лелеет — трогает, гладит, целует и всяко тетёшкает, словно тот — отдельное живое существо, очень нежно с ним обращается, пожалуй даже нежнее, чем иногда следовало бы. Он ведь тоже не игрушечный, возбуждается.

— Акиньшина, — окликнули ее с крыльца, когда она уже сошла с их ступенек. Конкурсантка обернулась.

Солнце отражалось во внешних стеклах вестибюля, напрочь заливая ярким светом тот самый участок крыльца, где были двери во Дворец, и начинающая вокалистка спустила свои зеркальные очки с темечка на глазницы.

Вверху стояла Аглая Денисовна, администратор конкурса, особа пожилая и стервозная. Она так и торчала, строгая, как школьный завуч, в страшно зауженной юбке, белой блузке с пышным воротом, прижимая к груди какую — то красную папку.

— Акиньшина Екатерина Евгеньевна? — Строго переспросила она, глядя на подопечную, словно видела ее в первый раз, хотя уже знала, как облупленную.

— Да, — в такт ей кивнула конкурсантка.

— Вы не могли бы вернуться сюда, на минуточку.

Катя взошла на крыльцо.

Стерва посмотрела на автостоянку, на проезжую часть, на парк, наконец перевела свои блеклые, синие глаза на студентку:

— Ну что, вас можно поздравить?

— С чем?!

— С победой в конкурсе.

— Какая еще победа, когда даже финала не было?

— О, да, финала не было, а победительница есть, если конечно не будет дурой.

— Аглая Денисовна, не мучьте меня, я и так сама не своя.

— Почему?

— Я была не в голосе и купальник этот…

— Да уж, наряд у тебя был подходящий. Выше всяких похвал.

— В смысле ?

— Тебя Глеб Олегович отметил. Сам!

— И что теперь?

— Ты что, дурочка? Генеральный спонсор конкурса оценил твое выступление. Мне продолжать, или тебе уже и так все понятно?

Аглая помолчала, снова обвела взглядом пейзаж и продолжила задумчиво:

— Видно и вправду, смелость города берет. А в нашем случае, так и прямое бесстыдство.

Низенькая Аглая теперь круто исподлобья смотрела на собеседницу с какой — то даже иронией глазами, ушедшими глубоко под самый лоб, в норы глазниц.

— О чем вы? Что — то я не пойму, — растерялась вокалистка.

— Да все ты понимаешь, блеснула так, что САМ чуть не ослеп.

— И что мне теперь, от счастья прыгать?

— Это уж твое дело, прыгать тебе или колесом катиться, да только ты пойдешь с ним в ресторан, а после он тебя и сделает звездой.

— Нет, я не пойду. Вот еще, он совсем не в моем вкусе.

— Ой, ой, глядите на нее, «вкус», а для кого ж ты жопой на сцене вертела.

— Ни для кого я не вертела, все вышло случайно. Да этот спонсор ведь и не сидел в жюри.

— В жюри ему не надо сидеть, не по рангу, но он все видел, и ты это знаешь. Ты мне целку — то не строй, скажи еще, что ты нечаянно купальник натянула на два размера меньше.

— Ну да, я перепутала.

— Дорогая моя, я слишком долго живу, чтобы верить такие вот квантовые запутанности.

— А как же конкурс, финал, я ведь готовилась, что девочки скажут?

— Боже мой, какие мы великодушные. А что ты думала, когда одевалась, как шлюха?

— Меня не так поняли.

— Не важно, как тебя поняли. Главное, что поняли. Получите и распишитесь. И что ты мне тут сейчас очки втираешь, добилась, так пользуйся. Такой шанс выпадает раз в сто лет, мужчина, миллиардер, и вдруг этому олигарху нравиться наша простенькая такая Катя, хотя там и других девочек было полно, и уж получше тебя. Но Катюша у нас шустренькая такая, прочуханная, подсуетилась, она знает как себя показать. Не в голосе она, зато ляжками вертеть умеешь.

— Да не пойду я никуда, вот еще…

— А не пойдешь, так он тебе такую жизнь устроит, что не то что сцена, тебе вокзальные туалеты раем покажутся, — зашипела Аглая. — Ну, пойми ты, дурочка, — неожиданно смягчилась старая сводница и дружелюбно тронула предплечье красавицы, — да, сейчас ты в теле, в соку, а завтра, глядишь, уже и облетел твой цвет, никому уже и не нужна. Вон, как я, порхала как стрекоза, думала, вечно буду юной, а дунул ветер, остались одни тычинки.

Наставница задумчиво глянула в даль, Катю пронзила искренняя грусть ее синих глаз, и девушке на миг даже стало жалко эту битую жизнью женщину:

— Сходи, — уже по доброму уговаривала та. — Он ведь не зверь, познакомишься, оглядишься, осмотришься, а там видно будет. Отказаться — то всегда успеешь.

II.

Прямо из парка Екатерина вызвонила своего парня Александра:

— Есть дело.

Она была буквально потрясена тем беспардонным приглашением, и всем тем, что было связано с конкурсом, не знала, за что хвататься.

Они сидели на лавочке у торгового центра, приятный летний вечер овевал теплым ветром их лица, отсвет лимонного заката озарял верхние этажи высоток, делая из почти невидимыми, напрочь размытыми в небе.

— Меня на свидание пригласили, — сказала Катя.

— Кто? — Спросил Саша.

— Мужчина.

Кавалер вроде бы равнодушно посмотрел на журнальный ларек, на большие, круглые часы над входом в аллею, но девушка видела, как дрогнули его длинные ресницы.

— Ну, скажи что — нибудь, — толкнула его локтем подруга.

— Тебя пригласили, ты и говори. Кто он, откуда, зачем?

— Он очень богатый и жутко знаменитый, — и добавила насупившись:

— И страшный, как орк.

— Понятно.

— Что «понятно»? Ты что меня, не ревнуешь? Ты меня отпускаешь к нему?

— Ревную.

— Почему же тогда не устроишь скандал, я не знаю, ну закричи, наори, ударь, мне и то легче будет. Чего ты молчишь, как плюшевый?

Катя распсиховалась и надула губки:

— Гляди ты, я его люблю, а он меня не ревнует. Ты меня не любишь, совсем, ни капельки, да? Не любишь?!

— Да пойми ты, любить, это значит доверять, — вспыхнул поклонник, схватил девушку за плечи, всмотрелcя в ее глаза:

— Тебя пригласили, тебе и решать, идти или нет, и не надо на меня перекладывать ответственность, не правильно это. Ну закачу я скандал, стану запрещать и что, ты не пойдешь? Да даже если я тебя под замок посажу, ты же меня потом всю жизнь проклинать будешь? Ты такой любви от меня хочешь? Ну, отвечай!

Подруга отвела взгляд.

— Вот то — то же.

— Никуда я не пойду, — вздохнула девчонка и прижалась к своему парню. Тот обнял ее за плечи, дышал ароматом ее волос глубоко, до слез, смотрел поверх ее кудлатой головы на этот мир, полный звуков и красок, и улыбался во весь рот. Юноша был счастлив.

— А нам однажды на лекции по минералогии в универе про Лунный камень рассказывали, — подняла глаза на кавалера студентка.

— Что еще за камень такой?

— Он белый, а изнутри светится розовым или ультрамариновым, как будто в нем горит огонек. Говорят, он приносит несчастье.

— Да ерунда это, никого не слушай.

— Ты мне подаришь Лунный камень?

Ухажер еще сильнее прижал подружку, сжал ее ладошку, поднес к губам и тихонько перецеловал по очереди все пальчики.

III.

Ну, а потом был ресторан, Катя никогда и не мечтала о таком — шик, блеск и европейский сервис. Да, да, она приняла приглашение. Она мечтала о большой сцене, и решила все — таки использовать выпавший шанс. И теперь новоявленной посетительнице даже было как — то не по себе во всем том ресторанном, кричащем великолепии. В пику своему откровенному сценическому «костюму», теперь девушка оделась даже излишне скромно, и все равно она не знала куда деваться и прятала глаза от спутника, от официантов, от других посетителей. Новое платье было тесновато в талии, оно так жестко перехватывало девушку, что даже немножко вытесняло животик, и студентка этого очень стеснялась.

Хорошо хоть ее кавалер, тот самый Глеб Олегович выглядел немногим лучше гоголевского Вия, на его фоне любая покажется красавицей. Какой — то грубый и тяжелый, как литая, медная чушка, неотесанный и коренастый, с головой, вросшей в плечи, с редкими, длинными волосенками, зачесанными назад, весь в бурой, бугристой коже. Но ему, кажется, было совершенно наплевать, как он выглядит, он чувствовал себя хозяином положения, банкетного зала, самого ресторана, и, кажется, всего мира.

Вел он себя беспардонно, говорил громко, громче всех в зале и гоготал так, что дребезжали стекла, и конкурсантка готова была провалиться сквозь землю. Правда, со спутницей был учтив, в начале даже неуклюже привыдвинул ей стул, чтобы она присела.

Когда пара разместилась за столиком, олигарх кивнул своим телохранителям, столбами вставшим за его спиной, мол, оставьте нас, и те мгновенно растворились в воздухе.

Эти его охранники напоминали кенокефалов — широкоплечих людей с собачьими головами, с рельефными торсами, словно высеченными из камня. Как и куда эти громады смогли так бесшумно испариться, было загадкой.

Бизнесмен вернул меню официанту, перевел глаза на девушку, долго с явным интересом, даже какой то иронией, сверлил ее взглядом своих мелких, пронзительных глаз, наконец поднял тост и ободряюще подмигнул:

— Ну, за смелых!

Красавица тихонечко коснулась своим бокалом чужого стекла и тихонько отпила.

Специальными, остренькими щипчиками ее спутник ловко вскрывал лобстера, аппетитно и шумно высасывал сладкую белоснежную мякоть, забавно пуча глаза, и сок стекал по его толстым пальцам.

Другие посетители, в особенности спутницы богатых мужчин, кидали завистливые взгляды на нашу героиню, которая сначала чуть ли не вздрагивала от них, а потом, неожиданно для самой себя, распрямила спинку и с гордостью огляделась вокруг.

Она снова подумала о том, что такой неотесанный партнер, пожалуй, даже на руку ей, при нем любая выглядит аристократкой.

А еще там витал удивительный парфюм, какой — то тонкий и четкий, словно у этого вечера и не могло было быть иного аромата. Это был именно тот запах, по которому мгновенно понятно, что стоит он тысячи долларов.

Не смотря на то, что Катя чуть ли не под самую голову закуталась в консервативное платье, все равно выглядела она потрясающе.

Густой, светлый волос с еще более светлыми нитями был убран в тугую косу, в ушах поблескивали крупные серьги обручи из дешевого металла, но на такой красавице смотрящиеся дорого. Высокие скулы, зеленые глаза, белые руки, кольца. И фужер с пламенеющим вином в тонких пальцах.

Прелестная посетительница смотрелась несколько старше и опытнее своего возраста, но это не портило ее, а даже как — то возвышало.

Катя теперь кидала короткие взгляды на спутника и думала, что если бы его белоснежные зубы были чуть тусклее, ей было бы как то легче и лучше. Да, весь его образ был темен, но зубы нестерпимо сияли, как бриллиантовые, и от того, что у этого чудища какие крепкие зубы, было даже как — то страшновато.

Спонсор то и дело охватывал ее взглядом бесцеремонным и подбадривающим, девушка ощущала это беспардонное обшаривание своего тела, как физические прикосновения, но вино уже делало свое дело, сладким, коварным теплом оно разнеслось по венам, и жадные глаза партнера уже не оскорбляли девушку, а как — то словно бы утешали и подкрепляли.

Надо отдать должное, в этом Глебе Олеговиче было что — то, что позволяло его женщинам чувствовать себя именно женщинами, не чухонками забитыми, а желанными прелестницами.

Вот он впился глазами в ее шею, девушке почудилось, что этот черт лизнул ее горячим кончиком языка, она даже вздрогнула и покрылась гусиной кожей.

Работали кондиционеры, гнали прохладный воздух, и кавалер по своему понял это ее движение. Он снял с себя пиджак, накинул на плечи подруги. Он был невесомым и теплым, и наша пташка благодарно поправила его ворот у себя на груди.

Катя попробовала было взять пример с партнера и как — то совсем уж огульно раскрепоститься, но у нее ничего не получилось.

Не смотря на пришедший внутренний комфорт, внешне она все еще была напряжена, скромно, как птичка, клевала угощения, не чувствуя их вкуса и все так же избегала взглядом ухажера. Она бы с удовольствием всосала в себя спагетти с сыром, но она стеснялась.

— А вы, я вижу, не знакомы с правилами этикета? — Спросил Глеб.

Катя залилась краской по самые уши:

— А я. .. да, в общем,. . — беспомощно залепетала она.

— А вы знаете что? — Перебил ее коммерсант.

— Что?

— А вы пошлите его на фиг этот этикет, — хлебнул из бокала этот Олегович и расхохотался на весь зал, вновь испугав тамошнюю публику.

— Вот, попробуй, это вкусно, — отломал миллиардер прямо голыми пальцами клешню от краба и воткнул ее Катину тарелку с салатом «Цезарь». — Давай, смелее, считай, что этого мерзавца специально для тебя отловили на дне морском.

— Краба?

— Его. Торчал под обломком мачты, думал на глубине отсидеться, но явились рыбаки, да тут его и сцапали. За жабры и — на воздух, потребителя хренова, — снова расхохотался богатый поклонник, и певица тоже залилась тоненьким колокольчиком.

Она тихонько лизнула шипастый панцирь, он был солоноватым и пряным.

Новоявленный Катин поклонник в миру имел славу неоднозначную, из пестроты газетных статей о нем можно было почерпнуть самые противоречивые сведения. Из одних выходило, что он редкий самодур, в других утверждалось, что он большого ума бизнесмен, из третьих следовало, что он жуткий скупердяй, в четвертых писали, что щедрее него трудно отыскать человека.

Наверняка было известно лишь одно, что он оголтелый женолюб, но и тут была странность — заприметив красавицу, он тут же делал ее беременной, честно женился на ней и жил в любви и согласии до новой свадьбы, не имея половых контактов со сторонними женщинами. На момент описываемых событий бизнесмен был женат пятым браком, от которого порастал очередной наследник знатного отца.

— Так, значит, ты, Екатерина, артисткой стать хочешь? — Аппетитно хрустел свиным хрящиком меценат.

— Да, хотелось бы, — несмело улыбнулась молодая вокалистка.

— А будешь моей женой, — просто сказал Глеб Олегович, заглянул в глаза спутнице и снова ощерился.

— Вы за этим конкурс устроили? — Приподняла уголки губ студентка.

— Почему только за этим? Мне, например, музыка нравится, ну и вообще.

— А живопись вам не нравится? — Вино уже вовсю бурлило в крови девушки, та явно смелела.

Ей даже показалось, что она наконец взяла верх над этим снобом, и уж где, где, а в изобразительном искусстве точно его перещеголяет.

— Смотря какая, примитивизм — не мое, а вот жанры, через которые художник имеет возможность раскрыть свой богатый внутренний мир, явить свою душу, очень даже приветствую, — энергично шевелил лысыми бровями этот ценитель искусства.

— Например?

Он пожал плечами:

— Ну, например, классицизм, реализм, поп — арт, импрессионизмом интересуюсь.

— А Моне вы случайно не знаете? Это художник такой.

— Лично не знаком, но «Завтрак на траве», «Руанский собор» и «Бульвар Капуцинок» — очень даже, но самая высота у него, на мой взгляд, «Дама с зонтиком». Любишь гулять под зонтом? — Снова подмигнул коммерсант и опять громоподобно расхохотался:

— Как ты лихо по сцене — то прогулялась. Блеск! Такое написать никакому Моне и не снилось.

Спутница в который раз залилась краской, которая перекрыла ее румянец от хмеля:

— Уважаю дерзких, — опять поднял бокал мужчина, эта девушка нравилась ему все больше.

— А у меня у Моне «Маки» любимые, — спрятала та глаза, про «Маки» она сказала лишь бы что — нибудь ляпнуть, хотя эта картина ей действительно очень нравилась.

— А что там хорошего?

— Ну, композиция, цвета, настроение.

— Так динамики — то никакой нет.

— А вам обязательно динамику подавай.

— Вот на конкурсе была динамика. Там было все: свет, фон, композиция. А, главное, там была жизнь, понимаешь? А не какие — то засохшие мазки.

Эти слова кольнули девушку в сердце, ей снова захотелось оправдаться, сказать, что она не нарочно оделась так откровенно, что это вышло случайно, она даже вскинула глаза, но глянула на миллиардера и вдруг поняла, что все это бесполезно, ее, видимо, окончательно записали в распутные особы и тут уж ничего не поделаешь.

И, тем не менее, где то в глубине душе она все же надеялась доказать, пусть и не сейчас, что пришла на конкурс не голые ляжки показывать, а свой голос, именно им она собиралась покорять жюри и публику.

Сосед все так же внимательно глазел на нее, и, кажется, понимал ее замешательство по своему:

— Ладно, — наконец кинул он скомканную салфетку на стол. — Поехали.

— Куда? — Спросила Катя.

— Ко мне домой

— Зачем?

— Смотреть «Маки».

— Какие еще «Маки»?

— «Маки» Моне, или тебя какие — то другие маки привлекают?

— Вы что, копию заказали?

Толстосум щелкнул пальцами официанту.

— Копий не держим, — серьезно сказал он Кате.

IV.

— Саша, я была у Глеба… ну, у того мужчины, что я тебе говорила.

— Ты спала с ним?

— Да.

Юноша поднес кулак к своему носу, задумчиво скосил глаза и долго смотрел в асфальт, вспучившийся трещинами, из которых торчали травинки. Потом поднял очи, в них была такая нежность и надежда, что девушка оторопела.

— Катя, я понимаю, ты хочешь продать себя, тебя уговорили, но у тебя не получится.

— Почему?

— Ты не такая. Да, тебя пытаются втоптать в грязь, но она к тебе не прилипнет, ты чистая, ты светлая, я люблю тебя. Не уходи, я буду учиться, буду работать, я многого достигну, я сделаю тебя счастливой.

Это была настоящая мука. Изменщица ожидала чего угодно — скандала, оскорблений, возможно даже рукоприкладства, но эти телячьи глаза с ресницами, эти опавшие плечи, это было невыносимо.

— Господи! Ну, что ты сделаешь, ты, сирота, у которого отца даже нет, — выпалила подруга первое, что пришло на ум, лишь бы прекратить эту пытку.

— Нет, нет, — качал головой отвергнутый влюбленный, — я прижму тебя к себе, сберегу, согрею, спасу от любой беды, я буду дышать тобой, жить тобой, пойми, я умру без тебя, у меня без тебя нет никаких сил жить, без тебя я даже цвета не различаю.

— Саша, ты ненормальный? Говорю тебе, я люблю другого.

— Люби, только не бросай меня, я полюблю и его, у меня полная грудь любви, ее на всех хватит. Я всех люблю, я весь мир люблю, если в нем есть ты.

— Господи, да я замуж выхожу, ты слышишь или нет?

— Чем, чем, он лучше меня?

— У него хуй, а у тебя хуек, теперь ты понял, придурок?

Девушке хотелось кричать, плакать, унизить, обидеть, искусать этого недотепу Сашу до крови, к такой адской плавильне чувств она точно не была готова, и ей бы теперь разреветься на весь белый свет, у нее даже промелькнула мысль, что сейчас хорошо бы затянуть какую — то страшно тоскливую песню, выпеть себя до донышка, да не было микрофона.

— Уйди с дороги, блаженный! — Толкнула красавица незадачливого кавалера и пошла по аллее, не видя дорожки, — ты замучил меня своею любовью. Иди, лечись! — Крутнувшись на каблуке, крикнула она на прощанье.

— Катя, Катя, ты слышишь меня, постой, посмотри на меня, ты обещаешь подумать, обещаешь?!

— Хорошо. Я подумаю.

V.

Тогда, в ресторане удачливую конкурсантку насторожила стремительная динамика событий. Девушка не ожидала такого быстрого приглашения «на хату», да, она растерялась, замешкалась, ее могущественный покровитель принял это за отказ, он был деликатен, не настаивал, но от своих намерений конечно же не отрекся. Он засыпал прелестницу звонками и легкомысленными сообщениями, несколько несоответствующими его статусу и возрасту.

Красавица понимала, что всерьез вскружила голову большому человеку, но как вести себя в этой ситуации, какую выбрать стратегию, она не представляла. Она никак не могла решить для себя, из — за чего она продолжает общаться с ним, ну, действительно, не из — за того же, что он ей симпатичен как мужчина, так неужели все таки потому, что он так богат и может открыть дорогу в шоу — биз?

А этот оркоГлеб все зазывал ее то в ресторан, то на прогулку, то в путешествие, то к себе домой, и, в конце — концов она согласилась, ведь ей так хотелось увидеть «Маки».

Впрочем, это скорее было неуклюжим оправданием для самой себя, ведь поклонница совсем не верила, что может вот здесь и сейчас увидеть шедевр своего любимого художника в доме у какого — то пусть и знатного, однако далеко не всемирно известного человека.

Она поддалась на уговоры, хотя и целиком понимала смысл такого визита. Да, она согласилась, ведь в ее прекрасной головке вдруг мелькнула одна замечательная мысль: «А может, это и есть тот самый повод доказать, что я не такая»?!

Глеб подхватил Катю в свою машину у схода на набережную, он был один, без телохранителей и спутников, и для его гостьи это было большим облегчением. Демократично одетый в бежевые шорты и бирюзовую футболку, он явно хотел подмолодиться, но этот светлый гардероб не освежал его, а старил, впрочем, это его не портило, его уже трудно было чем — то испортить, а открытые части тела даже придавали ему какой — то слегка притягательной, самцовой матерости.

В салоне, наедине с чужим мужчиной, наша скромница робела пуще чем в ресторане. Еще и машина была какая -то страшно дорогущая с пышными креслами и со всеми иными наворотами, и это тоже почему — то давило на студентку. Ей казалось, что она летит в НЛО, черти куда, на край земли, к черту на кулички.

И спутник, как назло был молчалив и сосредоточен, хотя чувствовалось, что он доволен развитием событий.

— Ты голодна? — Наконец спросил он у Кати. И продолжил, не дожидаясь ответа:

— Тут по дороге есть чудное кафе, там такие круасcаны, о — о, пальчики оближешь, хочешь, заедем, перекусим?

— Спасибо, я есть не хочу, — тихо сказала Катя.

— Фигуру блюдешь? — Усмехнулся попутчик, — фигура у тебя чудная, ноги, бедра, талия, груди, глаза. Ты настоящая красавица, Катерина. Я в жизни еще таких не видел.

— А ваши жены что, были некрасивы?

— Все красавицы, каждая по своему. Я поклонник индивидуализма в образах, вот и ты поразила меня своей особой красотой, своей оригинальностью. Ты четко прописана в потоке, тебя раз увидишь и уже не забудешь.

Глеб накрыл своей рукой руку Кати, лежащую у нее на бедре и тихонько пожал:

— Спасибо тебе!

— За что?

— За то, что ты со мной. Я ведь жизнь прожил, словно по лесу прогулялся — то жертвой был, то охотником, а так чтобы какой — то настоящей любви найти, этого не получилось.

Жены жили свою жизнь, я — свою, как — то все порознь.

— Все стервами оказались?

Мужчина, кидая мясистый руль то вправо, то влево, искренне расхохотался:

— Ну почему сразу «стервами»? Нет, конечно, они прекрасные люди, у нас общие дети. Уж поверь, заводить наследников с кем попало я бы не стал. Тут скорее я не соответствовал, все чего то искал, куда -то ехал, летел, а такого, чтобы остепениться, оглядеться, такого не было. Все хотел за горизонт успеть, а что счастье у меня внутри, что его лишь разбудить надо, этого не понимал.

— Стойте, стойте, остановите машину! — Вдруг встрепенулась студентка, ей показалось, что на остановке стоит Саша, но она поняла, что ошиблась и сникла, а ее автолюбитель давил на газ, как ни в чем не бывало.

— Ну с тобой, я уверен, мне повезет, а, Катюха?! — Хохотнул этот пожилой гусар, — пойдешь за меня?

— Счастья не можете найти, а жен по внешней красоте выбираете. А так ведь легко ошибиться, а вдруг я снова не та?

— Нет, похоже, я на этот раз не ошибся, ты не только красива, но и умна.

— Вы всегда своим потенциальным женам такие смотрины устраиваете — фестивали, конкурсы, концерты, типа нашего дефиле, или это ноу — хау в вашем матримониальном процессе? Слетится стайка девочек на сцену, а из за кулис торчит ваш орлиный глаз, высмотрит, и цоп самую яркую.

Миллиардер глядел на дорогу, он думал и вдруг сказал:

— А хочешь, честность за честность? Видишь ли Екатерина, мужчины так устроены, что сначала отмечают женщину по красоте. С нашей точки зрения, красота, это обязательный атрибут, ну, как, например, для вас — женщин — кошелек в мужчине, то есть, обязательное условие. Это не я придумал, исстари так повелось. Вот так мужик и ищет почти наугад, хватает красивую, а уже потом надеется отыскать в ней разум, душу, какие — то правила, принципы, характер.

И вот теперь скажи ты мне, не будь я богат, не будь у меня того самого кошелька — эквивалента вашей красоты — ты бы со мной поехала?

— Скорее всего, нет. Мы бы с вами вряд ли бы даже и встретились.

— Последняя фраза, пожалуй, была лишней, но, будем считать, что равноценный обмен любезностями состоялся.

Дорога плавно ложилась под колеса, сходясь и расходясь линиями разметки. Тяжелая иномарка шла ровно, не качаясь, казалось, что она стоит на месте, а земля летит ей навстречу, мелькая по сторонам столбами, остановками транспорта, мостами, реками, полями, опорами электропередач, рекламными щитами, фонарями, другими машинами, заправками, светофорами, вышками сотовой связи и разными поселениями. И лишь высокая и острая колокольня какого — то белого монастыря неизменно торчала вдалеке справа, над долинами и озерами, среди зеленых холмов, лесочков и лужаек и тоже стабильно оставалась на месте, лениво проворачиваясь вокруг своей вертикальной оси, а наши путешественники как бы объезжали ее по широченной дуге.

Прока проехали город, пока выехали из него, потихоньку начинало смеркаться, и далекое Солнце уже наполовину ушло в горизонт.

Катя не думала, что ее знатный поклонник живет так далеко и теперь волновалась, как она будет добираться домой.

И вот, наконец, дорога свернула с основной трассы, пошла в лес, перевалила через один пригорок, другой, сделала два — три поворота, и машина остановилась у какого — то просторного и крайне амбициозного строения. Лесная гостья поначалу приняла его турбазу или гостиничный комплекс, но это был особняк олигарха и располагался он прямо посреди березово — елового леса. Тут не было никаких заборов и ограждений, крыльцо — и сразу природа: трава, деревья и, кажется, озеро — его зеркало поблескивало меж темных березовых стволов, оттуда тянуло свежестью, и туда вела отдельная, мощеная камнем тропинка. Впрочем, в дорожках тут было все, их нехитрые узоры пестрели по всей видимой площади поместья.

Едва смолк двигатель, в окнах первого этажа зажегся свет, к автомобилю вышли два мужчины и женщина, видимо прислуга, и стали доставать какие — то вещи из багажника.

Глеб Олегович разминался на траве, а его гостья окидывала взглядом дом. Выполнен он был в образе огромной, брутальной избы из корабельной сосны с кованными фонарями на цепях:

— Вы тут живете? — Невольно вырвалось у Кати.

— Иногда, — усмехнулся спонсор.

— Просто я не пойму, это дом или гостиница?

— Пожалуй, дом, — почему — то немного подумав, ответил миллиардер.

VI.

Подробно описывать его хоромы нет особого смысла, здесь был тот же набор обязательных атрибутов, которые можно встретить в особняке любого, современного богача: просторные залы, витражи, камины, дорогущая мебель, витые лестницы с кованными перилами, фонтаны, зеркала, скульптуры, люстры и неизменные охотничьи трофеи над каминными решетками, в виде голов крупных, диких зверей — словом, всякого кричащего, безвкусного барахла — на миллионы долларов, но была в этих апартаментах одна комнатка, которую можно было бы назвать особенной. И это была картинная галерея!

Работы известных мастеров самых разных школ, включая Луккано — пизанскую и Умбийскую, были собраны здесь и представлены так доступно и зримо, что Катя даже растерялась.

А в самом углу на стене, на значительном возвышении, мягко подсвеченная специальными фонарями, словно бы светилась изнутри та самая, заветная картина Моне «Маки», и к ней зачем — то даже вела какая — то особая изящная стремянка:

— Это она?! — Прошептала одними губами зачарованная гостья. Она не верила своему счастью и то и дело недоверчиво поглядывала на владельца.

— Смелее, Катерина! — Указал рукой на стремянку Глеб Олегович, а когда гостья несмело ступила на нее, стал поддерживать красавицу руками за бедра, забираясь ей под юбку глубже, чем следовало бы.

— Как же так? — Чуть не свалилась девчонка с верхотуры, внимательно всмотревшись в полотно под бронированным стеклом, — как же оно могла тут оказаться?

Хозяин поймал сомлевшую визитершу, поставил на паркет:

— А очень просто, — пожал он плечами. — Моне написал, я купил. Вот и все дела.

Тут же в галерее возник слуга с подносом, на нем дымились ледяным дымком два голубых фужера с Шампанским:

— А не выпить ли нам, а, Екатерина?! — Удовлетворенно потер руки ее змей искуситель и лукаво подмигнул.

— А за что? — Тихо спросила Катя.

— За Моне, конечно. Или ты считаешь, что старик не достоин нашего тоста?

Волнение того дня, дорога и коварное вино с пузырьками сделали свое дело, едва отпив, Катя увидела как вся эта галерея с ее шедеврами, цветной витраж в куполе пололка, двери, стены, светильники, весь этот мир, качнувшись, пошел колесом, и ее ноги подкосились, Глеб снова подхватил ее на руки, и откуда — то сверху ужалил ее своим первым откровенным поцелуем прямо в губы.

Катя как могла отбивалась, она хотела сказать, что она не такая, что она не за тем приехала сюда, что у нее есть жених, что ей хочется посмотреть и другие картины, и вообще ей надо домой, но, чем отчаяннее она сопротивлялась, извиваясь в руках своего мучителя, тем решительнее и настойчивее он был, она вязла в нем, как муха в паутине, а он запускал руки все глубже в самые потаенные места, применяя где опыт, где силу. Но меж тем он не насиловал ее, и она это чувствовала, он то ли кусал, то ли целовал ее в самые ее отзывчивые эрогенные зоны, в самые сладкие узлы и сплетения, он буквально обезоруживал ее точными ударами и касаниями языка, как змея ядом, он раскрывал ее как коробку с презентом, и она раскрывалась, как Божья коровка, прогретая Солнцем, чтобы взлететь.

Он что — то говорил ей, что то втолковывал, она никак не могла сосредоточиться и понять что, это было что — то страшно пошлое, но в тоже время жутко приятное, нечто, что адресовывалось к самому ее женскому естеству, в самые ее глубины, и это естество напрямую откликалось и отвечало растлителю. Плавясь в жарких объятиях этого упыря, млея от его ненавистных поцелуев, то и дело теряя детали своей одежды, уже полураздетая с голой грудью и белыми ляжками, Катя впервые в жизни почувствовала себя самкой, похотливой самкой, не девушкой, не женщиной, а именно самкой и ни чем больше, которую отъебут здесь и сейчас, оплодотворят и отпустят.

И она уже ничего не сможет поделать. «А как же, Саша?» — пронеслось в ее хмельной, кудлатой голове, распатлаченной борьбой, но она уже не могла сопротивляться, этот мерзавец опоил ее и возбудил. Она чувствовала острую боль в сосках, завязавшихся в тугие узелки, и с ужасом понимала, что возбуждена, что ее голые ноги, плечи, ягодицы, лобок и сама вагина, это уже не причина для стыда, это ее гордость, и ей бесконечно хочется сверкать своими прелестями и упиваться своей наготой.

Подобного микса мыслей и чувств она не испытывала ни разу в жизни. Ах, девушки милые, никогда, никогда, никогда не пейте вы холодного, игристого в особняках у одиноких богачей!

А этот мерзавец сграбастал голоногую гостью в свои ручища, совместно со всеми ее одеждами, и она сама на поняла, как оказалась в шикарной спальне с золотыми светильниками на стенах.

Хозяин лег спиной высоко на подушки, теперь он был в ярком, песочном халате, Катя даже не поняла, когда владелец дома сменил наряд:

— Раздевайся, — сказал он подруге, и та сбросила с себя остатки белья. Мужчина тоже раскинул полы своих одежд. Его член, взбодренный неравной схваткой, стоял.

Гостья оценивающе окинула его взглядом, и ее естество откликнулось новым, более глубоким приливом возбуждения.

Ноги богача, согнутые в коленях, были высоко подтянуты и раскинуты максимально в стороны на крутых подушках, крупный, крепкий член, выгнутый от основания, торчал вертикально вверх, венчаясь тупой головкой, с натянутой под ней уздечкой. Тяжелые яйца, мясистой гроздью свисали в промежность, перекрывая анус и слегка шевелились в своем морщинистом, обсыпанном седой, жесткой волосней мешке.

Этот мерзавец, кажется, наслаждался от самой своей наготы и от вида бесстыдства этой развратной певички, он держал себя руками за колени, как бы показывая ей себя и то и дело блаженно опускал веки.

— Вы позволите? — Указала Катя пальчиком на свою сумочку, и нувориш вопросительно поднял бровь.

Гостья распотрошила противозачаточную таблетку, ввела в свою вагину.

Этот орк все так же внимательно и с какой — то иронией смотрел на нее.

А что тут такого? Ну да, она носила с собой на всякий случай, все порядочные девушки так делают, и вот этот случай настал. Вот только стоило ли так скромничать, Господи, да ломать всю эту комедию?

— Ну, иди сюда, — поманил ее пальцем любовник.

— Не — а, — игриво покачала наложница головой.

— Иди, а то я тебя накажу.

— Ой, боюсь, боюсь, — виляла попой прелестница, мягко петляя ножками.

Надо было иметь железные нервы, чтобы тут же не засадить ей своего скользкого и зудящего, но мужчина крепился, ему нравилась эта игра. Обвальное обрушение хрустальных скромниц неизменно волновало и радовало его. И чтобы — с грохотом, ярусами и струями, и осколками по паркету — в самые дальние уголки.

Нагая вокалистка скользила по мозаике, и вагина, расположенная высоко где — то под самыми поджарыми ягодицами, уже предвкушала игру по взрослому, она томилась.

И вот Сашина невеста встала коленями на постель, пошла по ней, подобралась к члену, преданно заглянула в глаза спонсору, привычными движениями заправила волосы за ушки и жадно погрузила головку в рот и обожгла своими горячими губами так, что растлитель вздрогнул.

У Кати было такое ощущение, что ее отстегали розгами, ее ягодицы зудели, и ее тянуло начать унимать этот зуд именно страстным минетом, перед переходом к чему — то более глубокому и исконному, и она с упоением сосала этот член бесстыже и аппетитно, распаляясь все больше.

Мужчина с одобрением глазел на нее, порой, как — то по обезьяньи состроив губы трубочкой, он собирал руками волосы любовницы у нее на макушке и плавно подмахивал ей, аппетитно причмокивая все теми же губами.

Нетерпение партнеров стремительно нарастало, и когда оно стало совершенно нестерпимым, эта гибкая сучка, взлетела на ноги, встала спиной к своему блудодею, и максимально разведя колени, буквально нанизалась на его пылающий член.

Обоих пронзила молния наслаждения, сучонка вскрикнула, а ее ебарь зашипел и ощерился как от боли. И началась эта пошлая игра со стонами и криками, и смачными шлепками ягодиц по лобку.

Бесстыдница никогда не думала, что быть самкой это так сладко, процесс поглотил ее целиком, и каждый удар, каждый толчок, густо рассыпался белыми углями блаженства где — то у нее внутри, застилая дымом беспамятства ее одуревшие мозги.

Опытный мужчина нарочно выбрал такую позицию, заставив любовницу саму добывать свой оргазм, и она старалась, уж как она старалась, из кожи вон лезла, уже видя где — то вверху свое седьмое небо в молочных облаках, с нежной синевой и горсткой ярких звезд где — то с самого краю.

Озверевшая вагина заглатывала его целиком, всасывая чуть ли не вместе с яйцами, партнер уже сам вовсю наддавал, предвкушая где — то под горлом выход спермы, и резко действуя навстречу друг другу, они вдруг поняли, что разрядка, так долго томившая и мучавшая их, близко, и неожиданно оба присмирели.

Но оргазм властно догнал и накрыл их, снеся своим цунами все их мысли и чувства, причалы, флоты, улицы и целые города, поднимаясь и клубясь всеми своими волнами, даже выше того неба, что видела Катя, разлетаясь брызгами далеко — далеко за пределами этих гостиных и спален, подчинив их лишь единственно верной и безусловной своей глубине, где они теперь тонули, плавали и колыхались, невесомые как медузы, в полном безмолвии, созерцая зеркальные пузырьки подводных течений и забавно отражаясь в них своими умильными рожицами.

Кате никогда не было так хорошо. Она лежала растрепанной головой на шершавой, вздымающейся как нос корабля груди у этого Глеба и тихонько смеялась от счастья:

— Чего ты смеешься? — Свел он зрачки в самый низ своих глаз на ее голову.

— Просто хорошо. Посмотри, красивые у меня пальцы? — Выгнула и подняла она руку.

— А я без очков не вижу ни черта.

— Жаль, все говорят, что у меня красивые руки.

Потом они молчали, а потом Катя вдруг приподнялась, опершись локтями о его грудь:

— Скажи, а тебе совсем не нравится как я пою?

— Не знаю, я не слышал.

— Как, а конкурс?!

— Я его смотрел на мониторе без звука.

— Я обижусь.

— Господи, вот далось тебе это пение. Ну что ты всю жизнь хочешь скакать по сцене, скитаться по гостиницам и ругаться с гримерами?

Нет, такая жизнь не для тебя.

— Но это моя жизнь.

— Я тебе дам другую, богатую и спокойную.

— Я думала, что я сама буду решать.

— Теперь решать буду я. И хватит об этом… Кстати, «Тюльпаны» теперь твои. Мой подарок.

— А хочешь, я запою от счастья?

— Вот только этого не надо, — скривился как от зубной боли миллиардер. — У меня аллергия на фальшивые ноты.

VII.

В сентябре на университетском мраморном крыльце Катю поджидала пожилая, скромно одетая женщина. Завидев девушку, она торопливо выступила ей навстречу, поправила тонкими пальчиками синюю косынку на висках. Новоявленная невеста олигарха узнала в ней маму своего бывшего жениха. Поздоровались. Женщина явно была взволнована:

— Катюша, скажи, ты ушла от Саши?

— Да, мы расстались.

— Как же так, мы же уже считали тебя своею, я тебя и ватрушки научила печь.

Несостоявшаяся невестка невольно усмехнулась, а ее собеседница оживилась:

— Катенька, не бросай его, умоляю. Он вены резал, ели откачали. Он без тебя погибнет, ты же его знаешь.

— Не погибнет, найдет другую.

— Ну ты можешь хотя бы поговорить с ним, надо бы не так резко хотя бы сейчас, когда он такой слабый.

— Я вам что, нянька? — Психанула молодая гражданочка.

— Катя, он очень переживает, он белый весь.

— Ха, прямо как Лунный камень, скажите еще, что у него огонек горит внутри.

— Катя, не уходи, я тебя еще блинчики научу жарить.

— Нет, вы оба ненормальные, пропустите меня, я пойду. Оба не в себе, что вы, что сынок ваш. Идите, лечитесь.

Вот связалась — то, Господи!

А уже в конце сентября, да, кажется 28 числа, Глеб Олегович привез Катю к ней домой, в ее многоэтажку на улице Лавочкина. У мамы невесты как раз был День рождения, и молодые приехали поздравить ее.

Когда пара покинула машину, от стены соседнего подъезда отделилась худая фигура:

— Катя, — окликнула она спутницу олигарха.

Та всмотрелась — Саша. Он шел как — то неловко, словно боком, странно щурясь, его запястья были замотаны бинтами. Глеб и Катя обменялись взглядами.

— Катя, ты подумала? Ты же обещала подумать.

— А что тут думать, Саша, иди домой.

— Подожди, давай поговорим, мне много надо тебе сказать.

— Кто это? — Строго спросил у девушки ее будущий муж.

— Это мой бывший парень, Александр. Я тебе говорила о нем.

— Слышишь ты, «парень»? — Выступил вперед миллиардер, — вали отсюда, пока я тебе салазки не свернул.

— Не надо, Глеб, — дернула его за рукав подруга.

— Нет, надо, — ковырнул тот локтем и снова выставился перед парнишкой. — Ты что, не слышишь, тебе же сказали, пшел вон.

— Подождите, вы меня не так поняли, я вам не желаю зла, я просто хочу сказать пару слов на прощанье Кате.

Мужчина оценил беглым взглядом паренька, остановил глаза на его раненных руках и пошел в атаку, толкая его его в грудь:

— Гуляй, щенок, ты что, не понял, кто я?!

— Глеб, не смей, — уже почти плакала девчонка.

Олег отступал задом, все еще пытаясь через голову конкурента глядеть на любимую, и тут соперник внезапно ударил его кулаком в висок, мальчишка едва не потерял равновесие, он схватился за ухо, из которого потекла кровь.

— Так тебе понятнее, обглодыш? Лови еще!

Нападавший снова замахнулся, и тут случилось невероятное, Александр, крутанувшись циркулем, ударил его ступней точно в скулу. Он как — то не успел рассказать своей любимой, что с семи лет занимался каратэ и имел пояс. Да просто не хотел хвастаться.

Соперник упал спиной на бордюр и теперь неловко, словно майский жук, ковырялся, пытаясь подняться.

— Олег, ты с ума сошел! Ты убил его! — Визжала вокалистка.

— Я не виноват, он сам полез, — опустил юноша руки.

Убить своего обидчика он не убил, но, похоже, вырубил основательно, тот все также беспомощно елозил хребтом по бордюру и изрыгал проклятия:

— Ну, ублюдок, подожди, я встану и тебя достану. Тварь, мразь, ты на кого руку поднял? Ты у меня этот день на всю жизнь запомнишь, сука!

Катя суетилась вокруг жениха, не зная как ему лучше помочь, забегала о спереди, то сзади, тянула то за руки, то за ноги, наконец упала сама, поднялась на колени:

— Что стоишь, столбом, помоги! — Крикнула она парню.

Тот склонился над соперником, и, схватив за грудки, встряхнул и с усилием поднял его короткую тушу на ноги. Руки как плети висели вдоль тела пострадавшего, он все еще захлебывался матами, Олег подтянул его ближе к самому своему лицу, заглянул в его глаза и вдруг. .. поцеловал в самые губы.

Затем осторожно опустил его обратно на бордюр, нащупал его очки, посадил ему на нос, поправил и сказал:

— Перед дракой очки лучше снимать, стекла могут поранить лицо.

Потом сверху снова посмотрел поверженному противнику в самые глаза.

Он разглядывал будущего мужа своей любимой не моргая, как родного человека, которого очень долго его не видел — с интересом, любовью, и нежностью. И эта искренняя нежность потрясла Катю.

Она сидела, нескладная, как кукла на голом асфальте рядом со своим Глебом, не чувствуя, как огромный холод всей осенней земли тянет из ее маленького тела его живое тепло.

Она долго глядела во след Саше, потом разжала свою руку — в кулачке был белый камешек, тихо светящийся изнутри, словно в нем горел ультрамариновый огонек.

Какие — то люди бежали к подъезду, вдалеке надрывно выла полицейская сирена, стремительно приближаясь.

«Отыщи мне Лунный камень,

Сто преград преодолей,

За горами, за морями,

В древних кладах королей.

Что приносит он несчастья,

Врут, счастливый камень он.

Раздели Луну на части,

Между теми, кто влюблен»…